Но тот пыльный полутруп на фотографии, затянутый в паутину, будто в саван, остался. И я не хотела думать о том, что же могло его держать.
«Потому что боишься, что никогда не испытаешь ничего подобного?» — насмешливо поинтересовался мой собственный голос. Та, Что Сильнее, так и осталась где-то на задворках сознания. Как бы старательно я ее ни заглушала.
Фирс рассеянно приобнял меня за плечи и прижался щекой к моей голове, и в груди словно что-то встало на место, заливая привычную пустоту уверенным, ровным теплом. Мое солнце. Уютное, родное солнышко, которому, наверное, лучше и знать о том, как же много он для меня значит.
Нет, я не боялась никогда не испытать ничего подобного тому, что заставляет жить безумных шаманов. Страха не было вообще.
Я все сделала правильно, дав согласие на брак с ирейским принцем — более рационального, разумного и взвешенного поступка просто быть не могло. А теперь меня непреодолимо тянуло совершить неимоверную глупость.
«Так соверши. Соверши — или будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Или ты уповаешь на то, что она не будет особенно длинной?»
Я поджала под себя ноги, мимоходом отметив, что иллюзия лисьих лап вышла донельзя правдоподобной, и навострила уши. В кают-компании звучал сказочно прекрасный голос — словно перезвон серебряных колокольчиков, словно журчание тысячи ручейков; и этот волшебный голос так грязно ругался, что сомнений не оставалось: таможенники наткнулись на Тамаза.
Фирс явно пришел к тем же выводам — поднял голову и пакостно заулыбался. Я покосилась на его губы и поспешно отвела глаза. Нет, я не буду сожалеть всю оставшуюся жизнь, что не поцеловала придворного живописца, будучи в облике нереально старой и пыльной образины. Не буду. И вот прямо сейчас — тоже!
— Миледи, я рад приветствовать вас на «Роллине», — а это, несомненно, вклинился благородный ирейский гад. Даже не научившись узнавать его голос по одному только звучанию, я безошибочно узнала его по мерзкой манере всегда и всюду оставаться безукоризненно вежливым. Хотя подобное поведение в исполнении темнокожего тенерианца с огромным пушистым афро, наверное, выглядит странновато. — Буду счастлив показать вам корабль.
В кают-компании повисла удивленная тишина. Тенерианец, который «будет счастлив» от того, что какие-то таможенники шляются по его сестре — это что-то из разряда дурных анекдотов. Я спрятала лицо (морду? Или что там у меня теперь?) на груди придворного художника и поплотнее прижалась к нему. Почему-то так я чувствовала себя гораздо спокойнее — хотя сам факт должен был бы настораживать.
— Грузовые отсеки и поврежденный имплантат, — повелительно перечислил волшебный голос.
— Эй, я — тенерианка! — в очередной раз напомнила Роллина. — Во мне нет грузовых отсеков!
Еще одна удивленная пауза — на этот раз гораздо короче. Феи вообще поразительно быстро привыкают ко всему удивительному.
— Хорошо, — спокойно согласилась таможенница. — Тогда — гостевые каюты. Все, какие есть.
— Разумеется, — согласился Безымянный принц.
Я сжалась в комочек, мечтая стать невидимой.
Под их личинами наверняка скрывались те же лисьи оскалы и звериные глаза, но, когда феи танцующей походкой вошли в крошечный коридор «Роллины», это никому не пришло в голову. Сказочные создания обманчиво ласково улыбались; броские и нереально яркие, будто тропические цветы, они, казалось, заполнили собой весь корабль: их сверкающее присутствие, наверное, ощущалось бы даже из самого темного и дальнего уголка машинного отсека — но там, разумеется, никто не остался. Все пришли смотреть на чудо.
И чудо не разочаровало никого.
Движение, перемещение, цвет и блеск: две женщины, слишком тонкие, слишком грациозные для чего-то человекоподобного — рядом с ними меркла даже белоснежная сестра капитана, вальяжно вплывшая следом. Об остальных и говорить не стоит. Я мигом почувствовала себя чрезмерно громоздкой, неуклюжей, блеклой — и лишь неимоверным усилием воли заставила себя не цепляться за художника слишком уж явно. Таким образинам, как я, вообще шевелиться не положено.
И плевать, что на иллюзорно выразительной физиономии ирейского Эльданны застыло осуждение. Не может же он всерьез думать, что предстоящий брак заставит меня изменить отношение к нему?
— Ташии? — мелодичный голос удивленно зазвенел.
Фирс отвел за спину руку с живым цветком и молча кивнул. Перевел настороженный взгляд с феи на меня — и обратно. Интересно, если он не может причинить вред другому шаману — какие же чувства вызовут у него настоящие старейшины?
— Что ташиям нужно в Сейвенхолле? — поинтересовалась фея, а я едва сдержалась, чтобы не дернуться.
Да уж, вполне здравый вопрос. Только вот почему-то никому не пришло в голову, что нам его точно зададут!
Фирс провокационный вопрос явно не стал даже обдумывать.
Вместо ответа из горла моего утонченного, благовоспитанного художника вдруг вырвался вибрирующий, пробирающий до самых костей звериный рык; а цветок на его руке внезапно обзавелся бешеным количеством безумно острых даже на вид шипов. Шаман ташиев хищно выгнул спину, будто увеличившись в размерах, одним слитным движением оказался на ногах и без разговоров шагнул вперед, загораживая меня от фей, — а они невольно шарахнулись от него.
Осознанием меня пригвоздило к полу.
Он не собирался им ничего объяснять, и запугивать, в общем-то, тоже не хотел. Те же инстинкты, что не позволяли ему убивать других шаманов, те же, что вынудили перебить половину своего же отряда и обратить бывшего соратника в цветущий каштан, лишь бы не дать ему умереть, — необъяснимые, неотторжимые инстинкты истинного сына джунглей сейчас вопили в нем во весь голос, требуя оградить от любых посягательств бесценного старейшину. Пусть и не настоящего…